Марина Алиева - Жанна дАрк из рода Валуа
* * *
При своём откровенном и страстном желании сделать всё возможное и невозможное, лишь бы Жанну признали подлинной Божьей посланницей, самой девушки мадам Иоланда, действительно, будто бы, сторонилась. Не явно. Но всякий раз, когда необходимость сводила их в одной комнате, герцогиня словно застывала. Её лицо, и без того, не самое живое и открытое, делалось похожим на маску, а взгляд холодел с поспешностью, заметив которую однажды, отец Паскерель надолго задумался. А вечером того же дня, перед отходом ко сну, вдруг сказал, обращаясь к исповеднику из Мэна, с которым делил комнату:
– Знаете, святой отец, однажды мне довелось видеть мать, которая наказывала ребёнка. Ребёнок заплакал, и она остановилась, сострадая. Но, когда он потянулся к ней за жалостью, лицо матери переменилось в мгновение ока и снова стало сердитым. Она любила и жалела, но не хотела воспитывать своё дитя через жалость…
Исповедник вежливо кивнул, не совсем понимая, к чему это говорится. А отец Паскерель вдруг так же непонятно замолчал. Мыслью опережая слова, он так и не собрался с духом, чтобы сказать самое главное – о том, что герцогиня Анжуйская, кажется…, да нет – наверняка! – любит простую девушку из Домреми, как мать любит дитя, но прячет эту любовь за отчуждением, чтобы не выдать своего страха и своей жалости, потому что знает – того, кто призван Спасителем, жалость ослабляет.
Произнесённое вслух, всё это могло прозвучать не так, как следовало, и быть неправильно понято, так что, не стоило, пожалуй, осквернять таинство явленного. Но в этом, персонально ему данном откровении, священник усмотрел очень глубокий смысл. Выходило, что Господь не просто направил к дофину свою избранницу. В мудрости, неохватно великой, Он ниспослал любовь в сердце женщины, от рождения наделённой королевским венцом, которая, по сути, и вершит сейчас судьбу девушки! И, если раздвинуть границы осознанного шире, выходило, что Воля Его, помимо всего прочего, ещё и в том, чтобы власть имущие полюбили, наконец, тех, кто от них зависит, не путая эту любовь с жалостливым подаянием!
На короткий миг отца Паскереля охватил какой-то неземной восторг! Но почти сразу здравый смысл заставил воспарившую душу спуститься на землю. «Не мне постигать дела Твои…», – мысленно вздохнул священник. И, приказав себе прочитать несколько молитв, во избежание греха гордыни, он не заснул, пока не произнёс последнее «Аминь».
Процедуру проверки на девственность мадам Иоланда назначила, на тот момент, когда работа комиссии откровенно забуксовала. За редким исключением, священники и учёные богословы, в кои-то веки, призванные решить что-то в государственном масштабе, никак не могли взять на себя ответственность и вынести вердикт в пользу Жанны.
«Да, – говорили они, – девушка необычна. У неё правильная речь, не женский ум, чрезвычайно сильная вера, но… Как раз это и настораживает! Откуда всё это в простой крестьянке?! И почему Господь, избрав её своей посланницей, не даёт нам никаких знамений о том, что она – это она?»
У мадам Иоланды опускались руки.
– Необычность девушки и есть знамение, – повторяла она снова и снова, принимая ежедневные отчёты комиссии.
Но лица смотрящих на неё учёных мужей были переполнены трусливым упрямством.
– В своей душе я ей верю, – сладко улыбался то Сеген, то Эмери, то кто-нибудь другой, – но мы несём ответственность перед королём и должны иметь твёрдую уверенность, что впоследствии он не упрекнёт нас в недосмотре. Если под Орлеаном Дева потерпит поражение, нам придётся отвечать головой!
Найденный меч Мартелла их, вроде бы, убедил, хотя и не до конца. Преисполнившимся собственной значимостью служителям Божьим всё ещё чего-то недоставало.
– Мы не совсем прояснили вопрос с голосами, вещавшими Деве от Божьего имени, – упрямились они. – Сначала она их не упоминала, потом, вдруг оказалось, что какие-то голоса были… Ваша светлость не может не согласиться, что это странно… Ведь голоса – это самое главное! Не прояснив их природу, никто с уверенностью не скажет, что именно Господь говорил с Жанной. Повеления могут исходить и от лукавого, который только и ждёт, чтобы посрамить Божьего помазанника… Мы должны знать конкретно, ваша светлость! Если это были святые, то, кто именно? И почему именно они – это ведь тоже важно?! Однако, Дева считает, что её беседы с Богом, мягко говоря, не наше дело!
– Чёрт бы их всех побрал! – негодовала мадам Иоланда в своих покоях, когда оставалась один на один с Рене. – Считают себя святее папы, но быть распятыми за веру не желают!… Им, видите ли, нужны какие-то конкретные имена, как гарантия того, что Дева не лжёт!
– А как же меч Карла Мартелла?
Герцогиня горько усмехнулась.
– Ничтожное упрямство – вещь самая досадная. Это, как прыщ, удалять который таким скальпелем, как меч Карла Великого, глупо. От подобных неприятностей легче избавиться терпеливыми притираниями… Ты можешь что-нибудь придумать для этого, Рене? И можешь ли ты убедить ЕЁ сказать им то, что они хотят услышать?
– Я постараюсь, мадам.
– Да… Постарайся, а то я с этими богословами совершенно вымоталась…
Герцогиня сердито раскрыла молитвенник, но, пробежав глазами несколько строк, так же сердито его захлопнула и, сцепив ладони, повалилась на них лбом.
– О, Господи! Разве так должна вершиться воля твоя?! Эти святоши боятся лукавого, но, поверь, Рене, иногда мне кажется, что все они ему же и служат!
Глаза её сына наполнились холодным блеском.
– Не волнуйтесь, матушка, я всё сделаю.
Молодому человеку давно пора было возвращаться в Лотарингию, но он никак не мог уехать, ожидая вердикта. А между тем, в последнем письме от супруги оказалась приписка, сделанная рукой Карла Лотарингского, в которой старый герцог открыто предупреждал о том, что такое долгое пребывание вассала в стане противника может вызвать недоумение и недовольство герцога Бэдфордского. «И вряд ли вы сумеете объяснить это простой любовью к матери, – писал Карл. – Особенно, учитывая, КЕМ ваша мать является…».
Но Рене всё равно ждал вердикта, не считая себя вправе оставлять мадам Иоланду и Жанну до решения комиссии.
Никто не мог похвастать, что видел, как сын герцогини, или кто-либо из его окружения заходил к девушке, однако, уже через день после того, как мадам Иоланда выслушала сомнения богословов, на очередной вопрос, кто же всё-таки говорил с ней, Жанна, глядя в глаза спрашивающему, твёрдо ответила:
– Кому другому Господь мог повелеть передать свою волю о спасении Франции, как не святому Михаилу20? И кто мог напутствовать девушку, покидающую отчий дом, лучше святой Катерины21, или святой Маргариты22?
– Ты уверена, что это были именно они?
– Когда над ребёнком склоняются мать или отец он не знает их имен, но сердцем принимает их, как мать и отца. Я тоже приняла святые голоса сердцем, а сердце подсказало мне имена.
– Но раньше ты так уверенно о них не говорила…
Глаза Жанны едва не наполнились слезами. Но она подавила их…
Накануне, пробравшись в её комнату через тайный ход, Рене долго объяснял девушке необходимость её сегодняшних ответов, терпеливо поясняя, что правда здесь никому не нужна.
– Но почему?! – недоумевала Жанна. – Ведь все здесь ждут чуда! Почему же то подлинное чудо, которое со мной случилось, надо подменять каким-то придуманным?!
И Рене снова говорил о политических расчётах, о церковных канонах, по которым о ней будут судить в Риме.., о трусости царедворцев, наконец. Но убедить Жанну он смог только тогда, когда привёл последний и единственно понятный ей аргумент:
– Потому что время Клод ещё не пришло.
И вот теперь, заставляя слёзы свернуться горьким комком в горле, Жанна, не опуская глаз, ответила:
– Раньше я была уверена в другом.
– В чём же?
– В том, что служителям Господа любые разъяснения будут явлены через их молитвы…
Священники переглянулись.
Последнюю фразу Жанна могла бы сказать жёстко, с упрёком, как до сих пор и говорила, отвечая на вопросы, смысла в которых не видела. Но голос её прозвучал неожиданно мягко, словно примиряюще, и все они неловко заёрзали на своих стульях…
«Никто не должен быть таким же умным, добрым или понимающим, как кто-то другой, рядом, – говорила Клод вчера, после ухода Рене. – Ты такая, Жанна, а они другие… Мы здесь многого не понимаем, но, может, это потому, что мы вообще мало что видели. И разве кто-то сказал нам «Вы одни правильно живёте»?… Дай им то, что положено по законам их жизни, и постарайся понять… Страх ведь такая губительная слабость…».
– Ну? И, что же вам ещё? – спросила мадам Иоланда, выслушав очередной отчёт комиссии, уже содержащий имена святых, которые говорили с девушкой
